Неточные совпадения
Он решил написать статью, которая бы вскрыла символический
смысл этих похорон. Нужно рассказать, что в лице убитого незначительного человека Москва, Россия снова хоронит всех, кто пожертвовал жизнь свою борьбе за
свободу в каторге, в тюрьмах, в ссылке, в эмиграции. Да, хоронили Герцена, Бакунина, Петрашевского, людей 1-го марта и тысячи людей, убитых девятого января.
«Я слишком увлекся наблюдением и ослабил свою волю к действию. К чему, в общем и глубоком
смысле, можно свести основное действие человека, творца истории? К самоутверждению, к обороне против созданных им идей, к
свободе толкования
смысла “фактов”».
В пользу женитьбы вообще было, во-первых, то, что женитьба, кроме приятностей домашнего очага, устраняя неправильность половой жизни, давала возможность нравственной жизни; во-вторых, и главное, то, что Нехлюдов надеялся, что семья, дети дадут
смысл его теперь бессодержательной жизни. Это было за женитьбу вообще. Против же женитьбы вообще было, во-первых, общий всем немолодым холостякам страх за лишение
свободы и, во-вторых, бессознательный страх перед таинственным существом женщины.
Лучше можно сказать, что Бог есть
Смысл и Истина мира, Бог есть Дух и
Свобода.
Это возможно для марксизма только потому, что в материю вносится разум,
смысл,
свобода, творческая активность.
Религиозное же сознание должно бороться с этими разлагающими и обессиливающими теориями социальной среды во имя творческой активности человека, во имя его высшей
свободы, во имя высшего
смысла жизни.
Вопрос ставится о двух состояниях мира, которые соответствуют двум разным структурам и направлениям сознания, прежде всего дуализма
свободы и необходимости, внутренней соединенности и вражды,
смысла и бессмыслицы.
Важнее же всего сознать, что дух совсем не есть реальность, сопоставимая с другими реальностями, например, с реальностью материи; дух есть реальность совсем в другом
смысле, он есть
свобода, а не бытие, качественное изменение мировой данности, творческая энергия, преображающая мир.
Иной мир, мир
смысла и
свободы, раскрывается лишь в духовном опыте, который отрицают современные экзистенциалисты.
Слово само по себе божественно, и божественный
смысл слов может быть выявлен лишь в атмосфере
свободы, реализм слов в борьбе побеждает номинализм слов.
Нужно видеть абсурдность и бессмысленность мира, в котором мы живем, и вместе с тем верить в дух, с которым связана
свобода, и в
смысл, который победит бессмыслицу и преобразит мир.
Вспомни первый вопрос; хоть и не буквально, но
смысл его тот: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом
свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, — ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее
свободы!
Удивительная женщина Татьяна Борисовна, а никто ей не удивляется: ее здравый
смысл, твердость и
свобода, горячее участие в чужих бедах и радостях, словом, все ее достоинства точно родились с ней, никаких трудов и хлопот ей не стоили…
Много издевались над
свободой женщины, над признанием прав плоти, придавая словам этим
смысл грязный и пошлый; наше монашески развратное воображение боится плоти, боится женщины.
Я вообще антиэволюционист в том
смысле, что признаю прерывность, связанную с вторжением в мировой процесс
свободы, и отрицаю непрерывность, как выражение детерминизма.
Любовь, которой пожертвовали и которую подавили во имя
свободы или жалости, идет в глубину и приобретает особый
смысл.
Меня всегда мучили не столько богословские, догматические, церковные вопросы или школьно-философские вопросы, сколько вопросы о
смысле жизни, о
свободе, о назначении человека, о вечности, о страдании, о зле.
Я, очевидно, был «мистическим анархистом» в другом
смысле, и тип мистического анархиста того времени мне был чужд, Я и сейчас мистический анархист в том
смысле, что Бог для меня есть прежде всего
свобода и Освободитель от плена мира, Царство Божье есть царство
свободы и безвластия.
Революционность, присущая моей природе, есть прежде всего революционность духовная, есть восстание духа, то есть
свободы и
смысла, против рабства и бессмыслицы мира.
В книге «Философия
свободы» я еще не освободился от предрассудков онтологической философии и не вполне освободился от онтологизма и в книге «
Смысл творчества».
Но в «
Смысле творчества» я уже выразил основную для меня мысль, что творчество есть творчество из ничего, то есть из
свободы.
Слово
свобода я употребляю здесь не в школьном
смысле «
свобода воли», а в более глубоком, метафизическом
смысле.
Поэтому
свобода любви в глубоком и чистом
смысле слова есть русский догмат, догмат русской интеллигенции, он входит в русскую идею, как входит отрицание смертной казни.
И это движение от человека к Богу нужно понимать совсем не в
смысле выбора, совершаемого человеком через
свободу воли, как это, например, понимает традиционное католическое сознание.
Весь
смысл чуда Воскресения в том, что оно невидимо, недоказуемо, непринудительно, что оно всегда обращено к
свободе человеческой любви человеческой.
Лишь церковная философия в силах решить проклятые вопросы, лишь ей доступны проблемы
свободы и зла, личности и мирового
смысла, реализма и брачной тайны познания.
Но религиозный
смысл мирового процесса в том и заключается, что
свобода побеждает необходимость, благодать побеждает закон, мир сверхприродный побеждает мир природный.
Отрицание и поругание
свободы христианской,
свободы религиозной совести есть отрицание и поругание искупительного
смысла распятой, страдающей правды, т. е. неверие в Христа.
Христос не совершал чудес в истории, отверг этот дьявольский соблазн, так как в
свободе человека видел
смысл истории, так как чудеса были бы насилием и не оставили бы места для достоинства и заслуги любви к Христу.
Этот рациональный план творения целиком пребывает в сфере человеческой ограниченности и не возвышается до сознания
смысла бытия, так как
смысл этот связан с иррациональной тайной
свободы греха.
Конечно, в манерах наших женщин (не всех, однако ж; даже и в этом
смысле есть замечательные исключения) нельзя искать той женственной прелести, се fini, ce vaporeux, [той утонченности, той воздушности (франц.)] которые так поразительно действуют в женщинах высшего общества (tu en sais quelque chose, pauvre petite mere, toi, qui, a trente six ans, as failli tourner la tete au philosophe de Chizzlhurst [ты, в тридцать шесть лет чуть не вскружившая голову чизльгёрстскому философу, ты в этом знаешь толк, милая мамочка (франц.)]), но зато у них есть непринужденность жеста и очень большая
свобода слова, что, согласись, имеет тоже очень большую цену.
Это — относительно, так сказать, внутренней политики; что же касается до внешних отношений, то здесь вопрос усложняется тем, что нужно говорить не об одном заводе, даже не о заводском округе, даже не об Урале, а вообще о всей нашей промышленной политике, которая постоянно колебалась и колеблется между полной
свободой внешнего рынка и покровительственной системой в строгом
смысле слова.
«Как весело, как приятно гулять одному! — думал он, — пойти — куда хочется, остановиться, прочитать вывеску, заглянуть в окно магазина, зайти туда, сюда… очень, очень хорошо!
Свобода — великое благо! Да! именно:
свобода в обширном, высоком
смысле значит — гулять одному!»
Христианин может подвергаться внешнему насилию, может быть лишен телесной
свободы, может быть не свободен от своих страстей (делающий грех есть раб греха), но не может быть не свободен в том
смысле, чтобы быть принужденным какою-либо опасностью или какою-либо внешнею угрозою к совершению поступка, противного своему сознанию.
Поэтому самое искание
свободы в нем получает характер уродливый и делается противным, как противен цинизм десятилетнего мальчика, без
смысла и внутренней потребности повторяющего гадости, слышанные от больших.
Тут шло сначала общее сравнение воспитательного дела с посевом, удача которого зависит не от одной доброты семян, почвы и обработки, но и от атмосферы, которая не в нашей воле, а потом в более частном
смысле говорилось о педагогах, подготовка которых признавалась несовершенною: «они-де малосведущи, робки, низкопоклонны и мелочно придирчивы: они не любители
свободы, но легко содействуют своеволию».
— Вообще я полагаю так: мы, становые, обязываемся держаться не буквы, а
смысла, — прибавил он, — и в этом именно заключается отличие нынешней становой системы от прежней.
Свободы больше!
свободы! Чтоб руки не были связаны! чтоб для мероприятий было больше простору! Воздуху! воздуху больше!
Тогда в душе моей всё возвысилось и осветилось иначе, все речи Михайловы и товарищей его приняли иной
смысл. Прежде всего — если человек за веру свою готов потерять
свободу и жизнь, значит — он верует искренно и подобен первомученикам за Христов закон.
Итак, можно только сказать, что все те места ярости, бешенства и жажды мщения, в которых Шушерин давал себе полную
свободу, принимая это в
смысле условном, были превосходны — страшны и увлекательны; в местах же, где он сберегал себя, конечно, являлась уже одна декламация, подкрепляемая мимикою, доводимою до излишества; трепета в лице и дрожанья во всех членах было слишком много; нижние, грудные тоны, когда они проникнуты страстью, этот сдерживаемый, подавляемый рев тигра, по выражению Шушерина, которыми он вполне владел в зрелых летах, — изменили ему, и знаменитый некогда монолог...
Люди Запада давно уже доросли до понимания планетарного
смысла труда, для них деяние — начало, единственно способное освободить человека из плена древних пережитков, из-под гнета условий, стесняющих
свободу духовного роста личности.
Противоречивость тезиса и антитезиса разрешается Кантом, как известно, в том
смысле, что
свободу он относит к интеллигибельной вещи в себе, а причинность к миру явлений, соответственно своей философии.
Шеллинг, с одной стороны, усиленно настаивает на полной трансцендентности Бога миру и, в этом
смысле, на полной Его
свободе в творении (или не-творении) мира.
Тварная
свобода необходимо ограничена, и притом в двух
смыслах.
В догматической обусловленности философии видят угрозу ее
свободе потому, что совершенно ложно понимают, в каком
смысле и как даны догматы философу; именно считается, что они навязаны извне, насильственно предписаны кем-то, власть к тому имущим или ее присвоившим.
Однако это промыслительство не следует понимать в
смысле механической предетерминированности, уничтожающей творчество и
свободу и превращающей мир в часовой механизм, а Божество в своевольного и капризного тирана, создающего себе живые игрушки.
И если в Слове Божием так определенно предустановляется его наличность, то делается это, очевидно, в силу божественного предвидения, распространяющегося и на тварную
свободу, но не в
смысле его неизбежности, как вытекающей из воли Божией.
Для того, кто уяснит себе эту действительную точку зрения оккультизма, отпадает также и возражение, будто чрез то, что положение вещей в известном
смысле предопределимо, становится невозможной какая-либо
свобода человека.
В этом
смысле надо понимать и принципиальную возможность апокалипсиса, вообще обетовании и пророчеств, которая как будто противоречит
свободе с ее индетерминизмом, множественностью разных возможностей.
Трансцендирование в экзистенциальном
смысле есть
свобода и предполагает
свободу, есть освобождение человека от плена у самого себя.
Эта
свобода не есть
свобода воли, как
свобода безразличия, не есть
свобода воли в школьном
смысле, она глубже, связана с целостным существованием человека, она есть
свобода духа, творческая духовная энергия.